О трансфере нарратологических понятий: mise en abyme в русской адаптации

Лариса Е. Муравьева (Санкт-Петербург, Россия)

О трансфере понятий : mise en abyme в русской адаптации

Аннотация. Mise en abyme, одно из самых известных понятий классической и постклассической нарратологии, практически не изучалось в отечественной теории литературы. Обозначаемый этим термином феномен долгое время ассимилировался с понятием «текста в тексте», детально изученным в рамках Московско-Тартуской семиотической школы. Возрастающий интерес к mise en abyme в русском литературоведении наблюдается только в последнее время. Однако трансфер этого понятия влечет за собой скольжение его дефиниций в новом контексте. В данной статье рассматривается переход понятия mise en abyme из одного научного контекста в другой, а также затрагивается проблема международных заимствований в сфере нарратологии.

 Ключевые слова: трансфер, mise en abyme, текст в тексте

Современная нарратология неоднократно испытывала необходимость сближения со смежными дисциплинами, но в не меньшей степени и ее собственные инструменты и понятия заимствовались другими науками. Классические и постклассические нарративные исследования стали источником многочисленных междисциплинарных понятий, таких как наррация, фокализация, металепсис, сторителлинг и т.д., однако вопрос вхождения этих терминов в новые контексты заслуживает более пристального внимания. Данная малоизученная тенденция связана с трансфером нарратологических понятий в иные, в том числе, национальные дискурсы.

Существуют различные, зачастую противоположные типы научных заимствований. В первую очередь, заимствуются понятия, которые одновременно присутствуют в двух научных контекстах, но обозначаются различными терминами. Например, во французской, немецкой и русской традициях долгое время существовали термины récit, Erzählung и повествование, обладающие собственными значениями. Однако под влиянием определенных факторов заимствованный термин может вытеснить понятие, принятое в национальном научном обиходе: так, по причине интернационализации нарратологии существительное narratif становится синонимом французскому термину récit, а англицизм нарратив вытесняет русский термин повествование.

Другой тип заимствований связан с ситуацией перехода научного термина в контекст, где данное явление либо не имело специального обозначения, либо не становилось объектом исследовательской рефлексии. Адаптируясь в новой системе, такой термин способен приобретать и новые значения. Именно в этом случае можно говорить о трансфере в строгом смысле. Этот тип заимствования характеризует переход mise en abyme в российский научный контекст. [Подробнее о проблемах перевода французской терминологии с английского на французский, японский и турецкий см.: Pier, éd. (2012/2014), section V. « Translating Narrative Theory »].

К определению трансфера

Принцип трансфера заключается в переходе культурного объекта из одного контекста в другой. Впрочем, этот процесс никогда не протекает без изменений: при перенесении артефакта в новы контекст его значение варьируется; неслучайно Мишель Эспань подчеркивает, что «трансфер — это не перенос, а, скорее, метаморфоза» (Espagne 2013). Если же трансфер затрагивает сферу научного дискурса, то он влечет за собой модификацию изначальных дефиниций понятия. Изучение научных транферов, таким образом, позволяет не только пересмотреть варьирование концептуальных значений, но и поставить вопрос о прозрачности научного дискурса. Одним из нарратологических концептов, который наглядно иллюстрирует этот процесс, становится понятие mise en abyme.

Mise en abyme, нарративная техника, изучавшаяся во французском литературоведении, хорошо известна в английских, немецких и испанских исследованиях, однако долгое время ее обходили стороной русские исследователи. Отсутствие точного перевода (неслучайно Линда Хатчин замечала, что для термина не существует даже английского эквивалента [1984: 53]) безусловно послужило одной из причин, по которой понятие испытало значительные изменения при трансфере. На протяжении ХХ века mise en abyme не переставала вдохновлять как писателей, так и исследователей, каждый из которых пытался сопроводить ее определением, отвечающим его собственным (эстетическим, художественным или научным) целям. Таким образом термин стал расплывчатым. Однако комплекс причин, по которым это понятие осталось почти не замеченным в русской теории литературы, представляется намного более сложным.

Mise en abyme : скольжение дефиниций

Под mise en abyme обычно понимают процесс внутренней редупликации в произведении. Люсьен Дэлленбах, признанный теоретик в этой области, определяет фигуру как «любой включенный фрагмент, содержащий отношение подобия с включающим его текстом» (1977: 18). Однако данное толкование, достаточно расплывчатое и допускающее множество интерпретаций, появляется лишь во второй половине ХХ века. Изначально рассматривавшаяся как метафора, характеризующая индивидуально-авторский стиль Андре Жида, mise en abyme постепенно становится одним из ведущих нарратологических понятий. Несмотря на кажущуюся потерю актуальности в последние двадцать лет, понятие вплоть до настоящего времени не перестает вызывать интерес. Здесь представляется необходимым вкратце обрисовать его историю.

Процесс mise en abyme начинает активно изучаться во французской нарратологии после выхода в свет знаменитой книги Л. Дэлленбаха «Зеркальный нарратив: эссе о   mise en abyme» (Le récit spéculaire : essai sur la mise en abyme) в 1977 г. Впрочем, термин был известен в литературной критике задолго до этого, введеный в научный обиход исследователями Андре Жида, такими, как К.-Э. Мани (1952), П. Лафий (1954) и др. Как подчеркивает Б. Морисет, уже в 1971 году термин был широко распространен:

Мне простят, я надеюсь, краткое упоминание моей собственной роли в этой появившейся недавно узкой области романной критики. Около десяти дет назад на Конгрессе <…> в Коллеж де Франс я делал доклад по «новому роману», где упомянул о присутствии (как я полагаю, достаточно очевидном) в многочисленных романах этой «школы» уменьшенных моделей нарратива, или «mises en abyme», обнаруживающихся в мифах или легендах, портретах, картинах, внутренних пьесах, романах, читаемых одним или несколькими персонажами и т.д. И я, естественно, процитировал ключевой пассаж из Жида <…>. С тех пор практически везде я встречаю мои примеры и наблюдения и с интересом констатирую, что сюжет набирает вес и обороты (Morissette 1971: 126).

В действительности Дэлленбах стремился упорядочить этот «набирающий вес и обороты сюжет» и дать более точное определение термину, ставшему чересчур расплывчатым за предшествующие два десятилетия. Разброс дефиниций mise en abyme был масштабным: каждый критик пытался наделить ее своим оперативным значением, поэтому mise en abyme быстро обрастает поливалентными, нередко противоречащими друг другу смыслами. Например, для К.-Э. Мани «это одна из фундаментальных техник, которая позволяет конструировать сверхроман» (Magny 1952 : 269), для Ф. Амона это автоцитация, «текстовая тавтология», процесс, благодаря которому произведение замыкается на себе самом (1976 : 165). Первым, кто заметил «постмодернистский» потенциал приема, был Жан Рикарду. С его точки зрения, благодаря этому рефлексивному приему «нарратив утверждает себя в качестве такового, заявляет о себе как о нарративе и избегает всяческого обскурантизма» (Ricardou 1967: 182). Заимствуя формулировку Морисета, можно сказать, что mise en abyme становится «приправой для любого блюда» (tarte à la crème) (1971) в критике, понятием со множеством определений, отправной точкой для которых является идея внутренней редупликации. Произвольность трактовок данного термина делает его сложным и неточным. При этом сложности в толковании восходят к самому создателю метафоры: еще Андре Жид, не сумев точно объяснить, что он имел в виду под своей излюбленной нарративной техникой, сравнивал ее с «геральдическим процессом, который состоит в том, что в центре щитка (en abyme) помещается уменьшенное изображение всего щитка» (Gide 1996 [1893] : 171). Кстати, Андре Жид приводит это сравнение всего единожды — на страницах своего «Дневника» в 1893 году (см.: Escobar 2002).

Различные подходы к толкованию mise en abyme вырабатывались не только литературными критиками, но и поколениями авторов, использующих данный нарративный прием после Жида. В течение ХХ века mise en abyme не прекращала эволюционировать. Так, для Жида mise en abyme была креативным источником текста, процессом, с помощью которого автор символизировал свои взаимоотношения с текстом (1996 : 170-71). Иначе обстояло дело с новороманистами, которые осознанно подчеркивали свой разрыв с наследием Жида. В романах Алена Роб-Грийе, Клода Симона или Мишеля Бютора mise en abyme низводится до внутренней редупликации на гиподиегетическом уровне. Американские постмодернисты заходят еще дальше, практикуя принцип бесконечной редупликации, состоящей из серии гомогенных текстовых фрагментов, вложенных один в другой. В 1980-1990-х гг. специалисты по новой критике выявляют mise en abyme в романах Джона Барта, Уильяма Берроуза, Дорис Лессинг, и т.д., а под сам прием подводят значение бесконечной регрессии, «процесса, сводящегося исключительно к показу собственного порождения» (Gontard 1998 : 41).

Вследствие концептуальных метаморфоз mise en abyme становится амбивалентным термином, интерпретируемым одновременно и в качестве приема постмодернистского нарратива, и в качестве традиционной техники. С одной стороны, mise en abyme рассматривается как признак «новой поэтики» (Gontard 1998), с другой — представляется «такой же древней техникой», как и само искусство наррации (Zaiser 2006). Для одних mise en abyme — это внутреннее зеркало в произведении, которое отражает структуру целого; для других — акт творения произведения, показанный в самом произведении. Наконец, это и чисто нарративная техника, и символическая процедура, которая, согласно К. Анжеле, является «пространством вымысла, точкой, в которой текст символически раскрывает свой статус литературы как таковой, отличной от реальности» (Angelet 1980 : 9).

Каким же образом этот сложноопределяемый феномен был заимствован русской теорией литературы?

Mise en abyme в русском контексте

В течение долгого времени mise en abyme оставалась маргинальной фигурой для русской теории литературы, лишь эпизодически упоминаясь в некоторых эссе и статьях. Действительно, первое препятствие для трансфера связывается с трудностью перевода. В русском языке (точно так же, как в английском или испанском) не существует точного эквивалента для mise en abyme. К тому же русский язык пользуется кириллицей, что придает латинскому написанию французского выражения экзотический вид. Однако проблемы переводческого порядка не являются единственной причиной, по которой mise en abyme была неизвестна в России.

Представляется, что mise en abyme остается на периферии русского литературоведения из-за трудности процесса, который охватывает специальные литературные техники, малоизвестные в русской литературе. Если обилие внутренних редупликаций было распространенным явлением в барочной французской литературе, как впоследствии в литературе ХХ века, то иначе дело обстояло с русской традицией, намного реже обращающейся к данному приему.

В действительности, трансфер mise en abyme обусловлен трудностями различного порядка.

Во-первых, лакуна объясняется сложной рецепцией французской литературной теории в советском контексте. Советское литературоведение скептически относилась к структурализму, в рамках которого сформировалась нарратология в 1960-е гг. Нарратологические труды не имели такого значения в СССР, какое они приобрели в тот период на Западе. Первые русские переводы нарратологических изданий выходят в свет только в 1990-2000-е гг. Так, к примеру, «Введение в структурный анализ повествовательных текстов» Ролана Барта (1966) появляется только в 1989 г. в первом русскоязычном издании Барта «Избранные работы. Семиотика. Поэтика». Не менее важным представляется и тот факт, что mise en abyme имела отношение к Андре Жиду, чья репутация после публикации «Возвращение из СССР» (1936) была отрицательной.

Во-вторых, концепция mise en abyme не была заимствована, поскольку в некотором смысле она ассимилировалась с более влиятельным в русском академическом контексте принципом «текста в тексте», разработанном в трудах Московско-Тартуской школы. С помощью этого понятия ученые-семиотики (Ю.М. Лотман, Б.А. Успенский и др.) старались описать функционирование текстов внутри семиосферы — универсума гетерогенных знаков. В некоторых случаях, по их мнению, эта гетерогенность становилась способом смыслопорождения произведения. «Текст в тексте», как его определяет Лотман,

это специфическое риторическое построение, при котором различие в закодированности разных частей текста делается выявленным фактором авторского построения и читательского восприятия текста. Переключение из одной системы семиотического осознания текста в другую на каком-то внутреннем структурном рубеже составляет в этом случае основу генерирования смысла (Лотман 1992: 155).

Иными словами, текст в тексте настаивает на семиотически гетерогенных структурах, которые намеренно возводятся в статус первичной функции текстовой композиции.

Если два концепта — mise en abyme и текст в тексте — и похожи во многих отношениях, важно подчеркнуть, что все же они обозначают конструкции различного порядка. В то время как mise en abyme отсылает к идее семантического «подобия» (Dällenbach), воспроизводимого на различных текстовых уровнях, то текст в тексте, будучи более широким понятием, обозначает вложение и взаимодействие разнообразных семиотических структур (см.: Муравьева 2016).

В-третьих, как мы уже упоминали, маргинальность исследований, посвященных mise en abyme в России, определяется отсутствием адекватного перевода данного термина. Вхождение понятия в русский контекст наблюдается лишь к 1990 г. Так, к примеру, в книге М.Б. Ямпольского «Память Тиресия: интертекстульность и фильм» (1993) mise en abyme переводится как «геральдическая конструкция» — выражением, плохо передающим механизм обозначаемого процесса. Другое употребление термина, которое сохраняет оригинальное написание, разрушает процесс трансфера: в самом деле, довольно редки случаи, когда термин на латинице приживается в русской языковой среде.

Последнее замечание относится к тому факту, что mise en abyme становится известна в русском теоретическом дискурсе очень поздно — только к 1990-м гг. Термин, таким образом, приходит в Россию уже нагруженный значениями, которыми его снабдила американская критика, отдалив от изначальных французских трактовок. Mise en abyme отсылает уже не к символической практике создания произведения, как предполагал Андре Жид, а к процессу бесконечного текстового саморазрушения, как это происходило у авторов-постмодернистов.

В последние годы интерес к mise en abyme в России усиливается. Термин все чаще появляется в литературоведческих трудах, обнаруживаясь в большом количестве литературных текстов и переставая, таким образом, быть «странной» или «экзотической» практикой. Одной из первых попыток исследовать mise en abyme применительно к русской литературе становится статья Карлы Соливетти (2011): в ней итальянская исследовательница анализирует слухи как форму редупликации в поэме Гоголя «Мертвые души». И в самом деле, пересмотр русской литературы позволяет обнаружить немало примеров mise en abyme как у классиков (А.С. Пушкин, Н.В. Гоголь, Б.Л. Пастернак, В.В. Набоков и др.), так и среди современных писателей (Л.Е. Улицкая, Е.Г. Водолазкин и др.).

Заключение

Можно утверждать, что, несмотря на редукцию значений mise en abyme, в настоящее время термин интегрируется в отечественный литературоведческий контекст. Изменения, которые затронули это понятие при трансфере, заставляют исследователей-нарратологов все чаще возвращаться к его первоистокам. Изучение mise en abyme в контексте русской литературы дает дополнительные возможности для размышлений о применимости концептов к областям, далеких от тех, где он был разработан. В этом аспекте анализ трансфера на терминологическом, концептуальном и сравнительном уровне может послужить плодотворному научному обмену между разными национальными контекстами, а также выявить частные особенности mise en abyme среди ее нарративного многообразия в различных литературных традициях.

ЛИТЕРАТУРА

Лотман, Ю.М.

1992 — Текст в тексте // Избранные статьи в 3 томах. Том I. Таллин, 1992, с. 148-161.

Муравьева, Л.Е.

2016 — Mise en abyme и текст в тексте // Новый Филологический Вестник, Москва, № 2(37), 2016, с. 42-52.

Соливетти, К.

2011 — Сплетня как геральдическая конструкция (mise en abyme) в «Мертвых душах» // Academic Electronic Journal in Slavic Studies. Онлайн-ресурс (дата обращения: 5 февраля 2019). http://sites.utoronto.ca/tsq/30/solivetti30.shtml

Ямпольский, М.Б.

1993 — Память Тиресия: интертекстуальность и кинематограф, Москва, РИК Культура, 1993.

Angelet, C.

1980 — La mise en abyme selon le Journal et la Tentative Amoureuse de Gide // Onze études sur la mise en abyme, Fernand Hallyn (éd.), Gent, Librairie Droz, coll. «Romanicia gandesia», 1980, p. 9-20.

Dällenbach, L.

1977 — Le récit spéculaire: Essai sur la mise en abyme, Paris, Seuil, 1977.

Escobar, M.

2002 — L’abyme différencié : vers une nouvelle approche de la mise en abyme gidienne // Gide et la tentation de la modernité: actes du colloque international de Mulhouse, 25-27 octobre 2001, Robert Kopp et Peter Schnyder (éd.), Paris, Gallimard, 2002, p. 383–390.

Espagne, M.

2013 — La notion de transfert culturel // Revue Sciences/Lettres. En ligne (consulté le 22 janvier 2019) https://journals.openedition.org/rsl/219.

Gide, A.

1996 [1893] — Journal, Paris, Gallimard, Pléiade, 1996.

Gontard, M.

1998 — Postmodernisme et littérature // Œuvres et critiques, vol. XXIII, Tübingen-Paris, Gunter Narr, 1998, p. 28–48.

Hamon, P.

1976 — Pour un statut sémiologique du personnage // Poétique du récit, Paris, Ėditions du Seuil, 1976, p. 115-167.

Hutcheon, L.

1984 — Narcissistic Narrative: The Metafictional Paradox, New York & London, Methuen, 2nd ed., 1984.

Lafille, P.

1954 — André Gide romancier, Paris, Hachette, 1954.

Magny, C.-E.

1952 — Histoire du roman français depuis 1918, Paris, Seuil, 1952.

Morrissette, B.

1971 — Un Héritage d’André Gide: La Duplication Intérieure // Comparative Literature Studies, vol. 8, N° 2, 1971, p. 125–142.

Pier, J.(éd.)

2012/2014 — Narratological Concepts across Languages and Cultures // Amsterdam International Electronic Journal for Cultural Narratology (AJCN), N° 7 – 8, 2012/2014. Consulté le 5 février 2019. http://cf.hum.uva.nl/narratology/

Ricardou, J.

1967 — Problèmes du nouveau roman, Paris, Seuil, 1967.

Zaiser, R.

2006 — Récit spéculaire et métanarration dans les romans de Sorel, de Scarron et de Furetière //Formes et formations au dix-septième siècle : actes du 37e congrès annuel de la North American Society for Seventeenth-Century French Literature, University of South Carolina, Columbia, 14–16 avril 2005, B. Norman (éd.), Tübingen, G. Narr., 2006, p. 163–171.

Лариса Евгеньевна Муравьева

Кандидат филологических наук (Москва, 2017), старший преподаватель кафедры междисциплинарных исследований в области языков и литературы Санкт-Петербургского государственного университета. До 2018 г. — преподаватель Национального исследовательского университета «Высшая Школа Экономики — Нижний Новгород». Стипендиат Центра франко-российских исследований (2016); приглашенный исследователь по программе постдокторской мобильности фонда «Дом наук о человеке» (2017; 2018). Автор статей по нарратологии, теории литературы, семиотике, теории кино.